Как и многие крупнейшие христианские мыслители и богословы, Фома Аквинский ассоциируется у современного читателя с какими-то неподъемными грудами. Грудами и трудами (что хорошо рифмуется, если поэтически сдвинуть ударение). Но как всякий подлинный мыслитель, он очень быстро показывает, что все объемное творчество, которое он предлагает читателю, а лучше слушателю, является, в некотором роде, кружным путем. А напрямую идти к истине, — которую Фома, самым классическим образом, соотносит с Богом, — для разума невозможно. Нужны посредники.

Действительно, в начале своего основополагающего текста, всем известной Суммы теологии, Фома разворачивает характерную дискуссию и она очень быстро приходит к парадоксальному рассуждению, которое, кажется, должно положить конец всякой теологической работе: «Кажется, что никакое имя не подходит к Богу» (ST 1a.13.1). И все дальнейшее построение Суммы, вся работа самого Фомы и тех, кто относит себя к его идейным последователям, строится на понимании того, к чему пришел этот величайший схоластический богослов. Он понял, что речь о Боге возможно вести метафорически, пользуясь языком аналогий. Поэтому рассуждения Фомы касательно возможностей для разума приблизиться к истине построены как система противовесов, устанавливающих некоторый баланс, равновесие аргументов. Здесь к Фоме восходит целый тип построения теологического рассуждения. По большому счету, это основное, что предлагает нам его наследие в методологическом ключе. Поэтому бывают разочарованы те, кто ищет у него «схоластической определенности». Это не определенность определений. Определенность есть, но она здесь иного рода.

Другая неожиданность (в смысле тех же стереотипных представлений, с которых мы начали): Фома оказывается для своей эпохи тем, кто способствует освобождению разума. Это тоже вечная проблема для человека (в свое время Ф. Бэкон напишет об этом так, как будто он первый открыл глаза). Человеческий разум, в смысле привычного хода мышления, очень быстро оказывается в рабстве привычек, устойчивых клише и того, как делают «выводы» окружающие его люди, тексты, сама ментальность в больших или малых, окружающих человека масштабов. В свое время Фома оказался своего рода средоточием, мишенью того критического залпа, который выпалила по старой церкви с одной стороны протестантская Реформация, а с другой, самоосмысление эпохи Модерна (в свою очередь бывшее в сложных отношениях с самой Реформацией). Фому называли тогда мракобесом, в смысле уводящим со столбовой дороги. Конечно, эти темы (как касательно Фомы, так и другие, того же плана), уж давно отрефлексированы и демифологизированы. Вклад Фомы Аквинского в освобождение разума заключен в постоянно подчеркиваемом им единстве веры и разума, в значении чувств для души, в том, что богословие способно иметь дело с философией, а не отворачиваться от нее. Фома куда как сильнее борется за свободу духа перед буквой. Другое дело, что буквой пренебрегать не след, но и ей одной невозможно пробавляться.

Таким образом Сумма теологии (как и все творчество Фомы) касается и вопросов соотношения Бога и бытия, общетеологических тем, и очень частных дискуссий выходящих в пространство этики, вопросов о структуре повседневной жизни, о ее смысле в контексте Божьего замысла. Его построения предлагают очень гармоничную картину единства Бога и творения и в земном, и в небесном горизонтах.

Наконец на собственно богословском уровне, на уровне утвердительных богословских формулировок, Фома продвинул вперед богословие евхаристии, хлебопреломления. Эти вопросы, разумеется, находят свое отражение в его больших трудах, и не только. Очень пронзительно звучит тема тела и крови Христа в евхаристическом гимне Pange lingua, написанном Фомой в 1264 году по запросу папы Урбана IV для использования в богослужебном обиходе. Для благочестия латинского христианства очень актуальна практика поклонения святым дарам (освященному хлебу, соединенному с вином). Сам евхаристических хлеб хранится после службы в дарохранительнице и обычно доступен для молящихся. Во время Фомы уже установился обычай, когда, вне обычного богослужения, священники собирали желающих перед дарохранительницей и возглавляли верующих в молитве поклонения. Позже сформировалась и существует до сих пор особая служба поклонения святым дарам (благословение святыми дарами). Это, пожалуй, наиболее явное богослужебное проявление доктрины о реальном присутствии Христа в евхаристических дарах.

Когда, в ходе этой службы, священник готовится благословить молящихся преждеосвященым хлебом, собравшиеся поют завершающие строфы гимна Фомы Аквинского:

Эту Тайну Пресвятую славим в поклонении.
Древнее установленье новым упраздняется.
Наша вера восполняет чувствам недоступное.
И Родитель, и Рожденный в вышних возвеличатся!
Им держава, честь и слава и благословение!
Исходящий от Обоих с Ними да прославится!

Слова о том, что «вера восполняет чувствам недоступное» и представляет собой связанное с Фомой и всей восходящей к нему традицией решение фундаментальной богословской и этической задачи. Они возвращают нас к мысли о том, что для Бога трудно подыскать подходящее именование. Трудно, но вся жизнь христианина оказывается практическим воплощением таких попыток. И здесь мысли жившего уже семь с лишком веков назад Фомы Аквинского могут быть для ищущего подспорьем.